– Да ты что? С ума сошла? Ты видела, во что он одет? – это явно говорила Людмила.
        Берендей замер. Надо было немедленно включить воду, за шумом воды он не услышит их голосов. Но рука не желала этого делать.
        – Ну и во что?
        – У него джинсы за пятьсот рублей, и свитер, небось, самовяз.
        – Людка, таких джинсов не бывает.
        – Ага, ты слишком хорошо живешь, поэтому не знаешь. На любом вещевом рынке.
        – А самовяз сейчас в моде, между прочим.
        – Он в моде, когда тебе его за пять тысяч под заказ связали. А когда бабушка три старых распустила и новый сделала, это, прости меня, совсем другое.
        – Людка, ты говоришь такую ерунду! Ну при чем здесь деньги! Ну при чем здесь стоимость одежды!
        – А он и как мужик мне не нравится. Мне нравятся брутальные мужчины. Вроде Ивана, царство ему небесное.
        – Это Иван брутальный? Да он в жизни сам копейки не заработал.
        – А при чем здесь деньги? Я про внешность говорю. А зарабатывать ему и не надо, у его папаши денег на десять жизней накоплено.
        – Ой, Людка, как я влюблена!
        Берендей открыл воду – это было слишком. Достаточно для того, чтобы почувствовать себя подлецом. Он больше никогда не будет пить. Но, черт возьми, он услышал это! И будь что будет. И пусть приходит бер, и пусть она ему не пара, и пусть они завтра расстанутся и больше не увидятся никогда. Но он будет знать, что она тоже… Он не смел даже мысленно произнести того слова, которое с легкостью сказала она.
        Когда он вышел из ванной, девчонки сидели на кухне и пили чай. Он подошел к ним, наклонился к Людмиле и тихо, чтобы не услышала Юлька, шепнул ей на ухо:
        – Мои джинсы стоят восемьсот рублей.
        Людмила смутилась, но Берендей улыбнулся ей и подмигнул.
        – Юль, можно тебя на минутку? – спросил он и, повернувшись к Людмиле, добавил: – Я верну ее через пять минут, обещаю.
        В окна гостиной не сочился синий свет далеких фонарей, как это было вчера, но елка все так же поблескивала в углу, отыскивая в темноте случайные капли света.
        – Смотри, здорово, правда? – Берендей забыл, что она не так хорошо видит в темноте, как он сам.  
    Она почему-то дрожала, когда он легко приобнял ее за плечо.
    – Тебе все еще хочется чего-нибудь волшебного? – спросил он шепотом.
    Она кивнула.
    Он повернулся к ней лицом, нагнулся и поцеловал. Он хотел слегка коснуться ее губами, но не удержался. А потом почувствовал ее руки на своих плечах и неумелое подрагивание губ – она отвечала.
    Берендей прижал Юлькину голову к груди, перебирая ее волосы.
    – И пусть приходит бер, – шепнул он.
    И не успел он это сказать, как понял, что бер пришел: Берендей ощутил его присутствие так же ясно, как чувствовал Юлькины волосы под рукой. Но вместо звериного рыка раздался отчетливый стук в окно: стучали в «красную» комнату, но это было слышно и в гостиной. И бер так стучать не мог. Так стучит человек. Кулаком.
    Антонина Алексеевна, бормоча со сна что-то неразборчивое, поднялась и направилась на веранду.
    И внезапно Берендей все понял. И кинулся ей наперерез, но не успел: она подходила к двери.
    – Не открывайте! – крикнул он. – Не открывайте! Это не человек!


    Леонид проснулся ночью в палатке, среди запретного леса, и впервые подумал, что они нарушают закон. И если их обнаружат, то неприятностей у них будет больше чем достаточно. Одно дело – войти в погранзону: не такое уж и нарушение – выяснят все и отпустят. И другое дело, если их поймают за руку с медвежьей шкурой (сразу договорились, что тушу брать с собой не будут, закопают на месте). Вот тут все будет зависеть от того, возьмет инспектор денег или нет. Если не возьмет, несладко им придется.
    Рядом храпел Валерка, университетский его дружок. Валерку не волновали вопросы с законом, он не сомневался: их дело выгорит, а трудности на пути только придают остроты ощущениям. В соседней палатке спали их проводник и Валеркин сослуживец. Они тоже ни в чем не сомневались, проводник уже не в первый раз водил охотников на этот участок – и все сходило с рук.
    Но тревога, разбудившая Леонида, росла и не давала уснуть. Трус не играет в хоккей, но встреча с медведем теперь не представлялась ему веселым приключением. Он видел, как выглядят медвежьи когти: кривые и острые, словно ножи. И оскаленная пасть зверя навязчивым кошмаром являлась и являлась перед глазами. Леонид бы ни за что не признался товарищам в своих страхах, но все спали, и рядом не было никого, перед кем нужно притворяться.
    Ему послышалось, что рядом с палаткой кто-то ходит: тяжелые, но почти неслышные, осторожные шаги. А если медведь видел их вчера и решил напасть первым, пока они спят и у них нет под рукой оружия? Что делать тогда?
    Было неловко будить Валерку из-за беспочвенных подозрений. Леонид нащупал ружье, лежащее в изголовье, и немного успокоился. Сердце билось громко, так что медведь мог и услышать его стук. Леонид подтянул ружье к себе, чтобы в случае чего стрелять, но, как он ни старался затаить дыхание, Валеркин храп все равно разносился далеко по лесу.
    Леониду было стыдно, стыдно больше, чем страшно. Он обливался потом, ощупывая ореховое ложе карабина, но успокоиться не мог, как ни хотел убедить себя в бессмысленности своего ужаса.
    Предчувствие беды – вот что это было. А не страх перед медведем, который может ходить вокруг палатки. Леонид понял это примерно через час. Ему было невыносимо думать об охоте. И медведь начал представляться ему не опасным зверем, а мистическим существом, способным отомстить за себя и с того света. Леонид слышал немало охотничьих баек о том, как после смерти медведю открывают рот, чтобы вышла душа. И обязательно убеждают мертвого медведя, что не ты его убил, ты его только хоронишь. Леонид всегда смеялся над такими байками, а вот сейчас представил себе ободранное медвежье тело, поднимающееся из могилы и идущее вершить месть своим убийцам, и, вместо того чтобы рассмеяться над сказкой, достойной пионерского лагеря, обмирал от ужаса.
    И проводник, похоже, верил в эти байки. Во всяком случае, он сразу предупредил, что нельзя произносить перед охотой слово «убить» – нехорошая примета. «Возьмем медведя», – говорил он. И строго одергивал тех, кто пытался сказать иначе. Леонид не спрашивал его про душу, но был уверен, что проводник знает и о ней. Если опытный медвежатник верит в приметы, значит, за ними что-то кроется. Потому как не бывает дыма без огня.
    Утром можно будет смеяться над своими страхами. Едва станет светло, едва проснутся товарищи – страх уйдет. Но в темноте зимней ночи это казалось Леониду несбыточной мечтой. Когда же утро и в самом деле наступило, страх не ушел. Верней, ушел не сразу.
    Они давно поднялись, позавтракали и стали на лыжи, а мысль об охоте все еще настораживала. Как заноза, которую неприятно трогать.
    До берлоги, найденной ими вчера, было около двух километров пути; снег лежал рыхлый, поэтому шли небыстро. И чем ближе подходили к берлоге, тем сильней Леониду хотелось повернуть в обратную сторону. Даже Валерка заметил, что с ним что-то не то.
    – Ты что это, Лёнчик? Никак волнуешься перед охотой? – ухмыляясь, спросил он.
    – Да нет, – как ни в чем не бывало ответил Леонид, – носок надел плохо, трет ногу, зараза.
    – Да ладно! Признайся честно – тебе уже не хочется охотиться.
    – Иди ты к черту, – мягко отмахнулся Леонид. И вдруг заметил, что Валерка тоже нервничает. И, похоже, тоже не прочь повернуть назад. Обычно в таких случаях Леониду становилось легче: не он один такой, значит, стыдиться нечего, – но тут это еще больше его насторожило. Валерка был человеком бесстрашным. В отличие от Леонида, который всегда жил с какими-нибудь страхами в душе и был вынужден постоянно их преодолевать, чтобы не прослыть трусом, Валерка действительно ничего не боялся.
    – Тихо, – оборвал их проводник. – Услышит медведь – уйдет.