– Да ладно, они тут, в заповеднике, дураки непуганые.
    – У медведя врожденный страх перед человеком, – недовольно и шепотом пояснил медвежатник. – Он, может, от рождения человека не видел, а все равно его чует и боится. Дымом от человека пахнет, звуки он странные издает. Вы думаете, зачем я вас в ватники переодел вместо ваших пуховиков? Потому что куртки об ветки шуршат. Медведь такого звука не знает, поэтому настораживается. А ватник – он тихий. И теплый, кстати, не хуже ваших пуховиков.
    – Так он же в берлоге, – возразил Валерка, – спит и не слышит ничего.
    – Медведь все слышит, – недовольно проворчал проводник. И от этих слов у Леонида мурашки пробежали по спине.
    Они вышли к знакомому месту, где на ветвях высоких кустов висел куржак – след дыхания зверя.
    – Ну, – шепотом скомандовал медвежатник, – становитесь в линию. В какую сторону он встанет, неизвестно. Но скорей всего здесь вылезать будет. Шагах в десяти становитесь. Четверо нас, кто-нибудь один да завалит. Дальше встанем – можно промахнуться. В меня только не попадите, я команду дам, когда стрелять. Медведь большой, похоже: вон куржак какой огромный. Хотя это от погоды зависит. Главное, не теряйтесь. Мне надо успеть отскочить, первым выстрелить не смогу.
    Он осторожно потрогал ногами снег под собой, пытаясь определить границы берлоги.
    – Вроде нащупал. Как бы самому туда не провалиться…
    Проводник взял приготовленный заранее шест в обе руки и кивнул, давая сигнал к началу охоты. Шест ушел глубоко вниз с первого же легкого тычка, и оттуда послышалось недовольное ворчание. Леонид обмер, но лишь покрепче сжал в руках карабин, положив палец на спуск.
    – Пошел! – радостно рассмеялся медвежатник. Он уже не шептал. – Просыпайся, косолапый!
    Он просунул шест еще глубже и начал «шебаршить» им в берлоге. Рык становился все более громким, все более угрожающим.
    – Давай-давай! – подбадривал себя охотник. – Вставай, пришли за тобой!
    Медведь ревел, но не поднимался. Медвежатник выдернул шест и ударил вниз со всей силы. Потом еще и еще. И тут…
    Снег вздыбился вверх, белая земля разверзлась почти у самых ног, как будто открыла черную пасть. Словно от взрыва, взметнулись вверх сухие листья и медленно закружились в воздухе. И рев медведя был подобен взрыву, растянутому во времени. Медведь медленно выпрямился, прикрывая грудь лапами.
    – Ё-мое! Это медведица! – закричал медвежатник, отскакивая в сторону и вскидывая карабин. – Стреляйте! Убьет!
    И охотники не заставили себя ждать: три выстрела грохнули один за одним, подранили ее, но не убили. Медведица вцепилась зубами себе в плечо, как будто хотела поймать блоху, укусившую ее так больно. Но вдруг опомнилась и пошла вперед, открыв пасть в бешеном реве.
    Медвежатник, оказавшийся слева, выстрелил только один раз и попал в голову – прежде чем тяжело рухнуть в снег, медведица успела повернуться в его сторону и заглянуть в глаза убийце.
    – Ну вот и все, – выдохнул проводник и снял шапку, вытирая пот со лба.
    Но вдруг в берлоге что-то зашуршало, и из-под снега появилось еще одно бурое, мохнатое тело.
    – Ба! Медвежонок! – прошептал Валерка и улыбнулся.
    Леонид, не успевший опустить карабин, направил его на зверя. Медвежонок недовольно ворчал и, оскользаясь, вылезал на свет. Он не был маленьким, веса в нем набралось бы килограммов сорок. Звереныш подобрался к матери, тронул ее лапой, требуя внимания, но медведица не пошевелилась. Охотники смотрели на него, затаив дыхание и боясь двинуться с места. Он снова тронул мать лапой, уже жестче, а потом заплакал. Как ребенок, жалобно и со всхлипами. Но плакал недолго: огляделся, испугался еще больше и тогда сделал то, что делает всякий зверь, загнанный в угол, – разозлился. Нагнул голову, заворчал угрожающе… Потом еще раз, а потом с ревом выпрямился – совсем как его мать. И раскинул лапы в стороны, обнимая весь мир…
    Леонид сам не понял, почему нажал на курок. Это произошло случайно, помимо его воли. Он не хотел убивать медвежонка. Медвежонок упал навзничь, как подкошенный.
    Несколько секунд все молчали.
    – Ты… ты зачем это… – наконец прошептал Валерка.
    – Да ладно, – Леонид взял себя в руки быстро и легко, – он бы все равно без матери подох.
    – Ленчик, какого черта ты это сделал… – Леониду послышались в Валеркином голосе слезы.
    – Что сделано – то сделано… – сказал медвежатник со вздохом, – не воротишь уже. Надо шкуры снимать, пока на выстрелы не пришел никто.
    – Кто?! – услышали они задыхающийся крик. – Кто стрелял?!
    И увидели, как из-за деревьев на лыжах выбегает старик. Вполне бодрый еще старикашка, с ружьем за спиной.
    – Инспектор, – обреченно произнес медвежатник. – Это Макар, он денег не берет, зараза…
    А старик подбежал поближе, остановился шагах в десяти и скинул шапку. Он не мог говорить, потому что задыхался от бега. По росту он доставал Леониду едва ли до плеча. Его сморщенное лицо было похоже на дубовую кору, а из-под кустистых бровей смотрели выцветшие карие глаза – словно хотели прожечь охотников насквозь.
    Он был так жалок в своем гневе, что Леониду захотелось рассмеяться: потрясал сжатыми кулаками, будто силился поднять невидимую штангу, и голова его тряслась вместе с руками. Он топал ногами и не мог выговорить ни слова, от возмущения потеряв дар речи. По его коричневым, обветренным скуластым щекам из выцветших глаз потекли мутные старческие слезы.
    Когда же наконец дыхание вернулось к нему, он выговорил только одно слово, боясь захлебнуться рыданием:
    – Кто?
    И от его хриплого, каркающего голоса почему-то захотелось прикрыть лицо руками.
    Охотники молча отступили на шаг.
    – Кто стрелял в медвежонка? – сипло выдавил старик.
    И Леонид не посмел промолчать. Он глянул на товарищей, стоящих по обе стороны от него, и шагнул вперед. Он чувствовал себя нашкодившим школьником.
    – Я стрелял, меня и казните.
    Старик набрал в грудь побольше воздуха, посмотрел на небо, окинул взглядом зимний лес, как будто искал у них защиты. А потом вытянул вперед узловатый коричневый палец и прошептал:
    – Заклинаю…


    – Никогда не связывайся с заклятым берендеем, – говорил отец. И в этом «никогда» не было исключений.
    – Почему? – Когда Берендей впервые услышал о Заклятом, ему было лет пять.
    – Заклятый сильней. Это во-первых. Во-вторых, он не умеет различать в себе человеческое и звериное. Берендей по рождению учится этому с младенчества, а Заклятый – нет. Обычно он становится людоедом, потому что оборачивается зимой. А в-третьих – Заклятого кто-то заклял, и не за красивые глаза. Значит, он и человеком-то хорошим не был. А его – в шкуру зверя.
    – А кто может его заклясть?
    – Другой берендей. Так что если встретишь заклятого берендея – беги от него без оглядки.
    И по ночам, лежа под одеялом, Берендей боялся Заклятого. Потом это прошло – лет, наверное, в десять. Он и в детстве не боялся ничего, только Заклятого. А потом успел об этом забыть. Не о Заклятом, конечно: о страхах своих.


    – Там человек, – спокойно возразила Берендею Антонина Алексеевна. – Ему тоже угрожает медведь, он просит его впустить.
    Она потянулась к ключу.
    – Это не человек!
    – Ну что ты такое говоришь, Егор!
    – Антонина Алексеевна. Я прошу вас. Не открывайте! Я на колени встану, только не делайте этого. Он обернется и убьет нас всех.
    – Да я говорю тебе, это человек, это не медведь!
    – Это не человек, как вы не понимаете. Антонина Алексеевна, я умоляю вас, иначе мне придется держать вас за руки. Я сильнее вас.