– Давай-давай, – подгонял Михалыч, – просыпайся. Посмотри на себя-то. Весь в кровище, в грязи. И в постель!
        – Ты что, баню стопил? – спросил Берендей.
        – Стопил. Только парить я тебя не буду, и так горишь весь. Вымою только.
        – И давно ты здесь?
        – Да часа полтора уже. Лежишь, как покойник, с открытыми глазами.
        – Да кто ж баню полтора часа топит?
        – Сказал же, помыться только. Котел скипел – и ладно.
        Михалыч сам вымыл его, хотя Берендей возражал. Но он был слаб и у него кружилась голова.
        – Это крови из тебя много вытекло, – пояснил Михалыч. – Щас чайку покрепче заварим, Лида тебе пирогов прислала, а я гранат купил. Доктор говорит, лучше всего гранаты помогают. Ну, еще, говорит, икра черная, но икры в магазин сегодня не завезли, так что извиняй.
        – Ты что, пешком сюда пришел? – насторожился Берендей.
        – Не, меня участковый привез. Он сам хотел с тобой поговорить, но не стал тебя трогать.
        Берендей оделся в чистое и сухое. После бани стало легче, и рану перестало дергать так сильно. В голове потихоньку прояснялось. Если не вспоминать сегодняшний день, все было не так уж и плохо.
        Михалыч усадил его за стол, налил чаю и почти насильно затолкал в него очищенный кислый гранат.
        – Пирог с мясом будешь? – спросил он.
        Берендей покачал головой – пожалуй, чересчур сильно.
        – Ну и не надо пока. А теперь рассказывай мне все.
        Берендей поднял на него испуганные глаза.
        – Ничего-ничего, – подбодрил Михалыч, – давай. Пока не расскажешь все, оно тебя мучить будет, изнутри грызть. Рассказывай все по порядку.
        И Берендей рассказал. Он рассказывал долго, и чем дальше двигался его рассказ, тем сильней он чувствовал, как что-то отпускает, вытекает из него, как гной из нарыва. Он как будто переживал охоту заново, но глядя на себя со стороны. И чувства, облеченные в слова, осознавались совсем по-другому.
        Михалыч слушал молча, изредка покрякивая и вставляя что-то вроде «Эх!».
        – И ведь что самое ужасное, Михалыч, – сказал Берендей, дойдя до того момента, как они вернулись на кордон, – я же два раза в него выстрелить не смог. В первый раз он ко мне во двор зашел, могилу чернышкину раскапывал. Я из форточки в него прицелился, а выстрелить не смог. А второй раз в лес на него пошел.
        – Да ты чё? Один?
        – Один, один. С дневки его поднял. Он прет на меня, как танк, а я не могу выстрелить. Как будто в человека целюсь.
        – И что? – Михалыч затаил дыхание.
        – Что-что… Развернулся и рванул оттуда, на лыжах.
        – Это, знаешь, бывает. Я про такое слышал. А медведь – он же и впрямь как человек. И собаки на него как на человека лают. Однажды я медведицу взял. Давно это было, лет сорок назад. В Карелии мы охотились. Один взял, никого больше не было. Ну, снял шкуру с нее, гляжу – а это женщина. И груди, и руки с пальцами, и бедра пышные такие, как у Лидки моей. Я, веришь, часа два над ней плакал, как мальчишка. А как плавает мишка, видел?
        Берендей кивнул. Он отлично знал, как плавает мишка.
        – Как человек. И саженками, и на спине, и стоя. Я с тех пор только самцов брал, на медведицу ни разу не выходил. Да и то рука дрожала. Я так думаю, надо очень душой зачерстветь, чтобы в медведя стрелять. Так что ты не бери в голову-то, душа у тебя, значит, хорошая, добрая.
        – Да уж, добром повернулось, ничего не скажешь… Я вот думаю, выстрелил бы я в него, и четверым бы жизнь спас.
        – Да? Не скажи. Сколько в него пуль-то всадили, говоришь? Вот то-то. Подранил бы его только.
        – У двустволки убойная сила больше. И стреляю я лучше.
        – Ерунда. Его на рогатину надо брать. Только не одному, конечно, а вчетвером-впятером. И поперечницу подальше отодвигать, раз он жирный такой, чтобы до сердца достать. Только не знаю я таких охотников, кроме тебя, кто на медведя с рогатиной выйдет, если ружье его не подстрахует.
        – Да я-то как раз на их ружья и надеялся. Мне ж тушу такую не удержать.
        – Ты все правильно делал. Это я как старый медвежатник говорю. Был бы он обычный медведь, вы бы его взяли, и без потерь. Ты его на рогатину поймал, вот тут сбоку одного выстрела могло хватить, чтоб башку ему продырявить. Да и из-за твоей спины можно было стрелять – он же выше насколько! Да, был бы обычный медведь…
        – Да обычный это медведь!
        – Не скажи. Я за свою жизнь много историй таких слышал. А дыма без огня не бывает, сам знаешь. Отец мне рассказывал. Я-то совсем малец был в войну. А отец мой партизанил. И жил здесь медведь-оборотень, громадных размеров. Появился он, когда немцы сюда пришли. А немцы ушли – и его не стало. Так вот, бил этот мишка фашистов не хуже партизан. И ведь что интересно, ни одного нашего не тронул. Они его в лесу много раз встречали и расходились-раскланивались. Немцы на него облавы устраивали, из Германии своих медвежатников привозили – и ведь так и не смогли взять. А он, говорят, оборачивался человеком и уходил. Отец говорил, что сам видел его следы. Идет медвежий след, а потом раз! – и человечий.
        Берендей слушал рассказ об отце затаив дыхание. Какая красивая получилась история... В устах отца она звучала совсем не так. Может быть, иногда можно приоткрывать завесу Тайны перед людьми?
        – А вот еще старше сказка. Дед мой рассказывал, когда мы мальцами были, еще до войны, – продолжал Михалыч. – Жил здесь в незапамятные времена медведь-оборотень. Жил, никого не трогал, людям зла не делал. И люди его не трогали, почитали за защитника своего. И вот однажды пришел в эти места еще один оборотень. Злой оборотень. И крупнее был нашего медведя, и сильней. А главное, на людей нападал почем зря. И сколько люди ни хотели его извести, ничего у них не выходило. Он одинокого путника увидит – и подходит к нему в человечьем обличье. А когда тот бояться перестанет, он медведем оборачивается и съедает путника. И пошли люди к нашему медведю просить защиты. Поклонились ему в ноги и просят: защити нас, батюшка-медведь. Житья не стало. Наш медведь подумал и говорит: отдайте мне самую красивую девку в жены, тогда и прогоню я злодея. Подумали люди, почесали в затылках – а ну как не пойдет самая красивая девка за медведя замуж-то, хоть и оборотень он? Упали в ноги к ней, а она им отвечает: пойду замуж за медведя, если моих отца с матерью кормить-поить до самой старости станете. И если дети мои от медведя с вами жить захотят – их не прогоните, а всяческий почет и уважение им окажете. Привели ее к медведю, сыграли они свадьбу. Ну, после свадьбы люди ему говорят: выполнили мы твою просьбу, батюшка-медведь. Выполни и ты нашу. А он отвечает им: принесите мне платок красный да скатерть белую. Положил платок на скатерть накрест. И говорит: вот кровь оборотнина, а вот моя кровь – и ладонь себе когтем процарапал. Полилась кровь на платок, а через него на скатерть. Отбросил он платок и говорит про скатерть: а вот наша общая кровь. И если переступит оборотень через эту скатерть, тут смерть его и придет. Люди обрадовались, пошли в лес и позвали оборотня как будто на свадьбу. А на порог дома скатерть эту положили. Пришел оборотень на свадьбу, перешагнул через порог, тут его конец и пришел. А девка, что женой медведя стала, родила добра молодца, силы богатырской. И от них род богатырей пошел.
        Михалыч смутился вдруг.
        – Я эту сказку наизусть помню, дед часто нам ее говорил. Щас рассказываю – и словно голос деда слышу. А ведь почти семьдесят лет прошло…