Отец никогда не кричал на него и уж тем более никогда не поднимал на него руку. Конечно, Берендей рос нормальным, шебутным мальчишкой, ему случалось безобразничать. Но отец всегда умел сделать так, что ему становилось стыдно. И после этого не возникало желания повторить шалость.
        Как-то раз он вернулся из школы домой с замечанием в дневнике: «Обидел девочку». Он не боялся показывать дневник отцу. Разве что самую малость. Отец говорил, что не стоит бояться потерять чье-то уважение. Надо бояться потерять уважение к себе.
        – Ну, и как ты ее обидел? – спросил отец, мельком заглянув в раскрытый дневник.
        – Я ей подножку подставил… – засопел Берендей.
        – А она бежала?
        – Да.
        – Она упала, и ей было больно. Так?
        Берендей кивнул. Он и предположить не мог, что ей было больно.
        – Подставлять подножки вообще – это низкий поступок, из разряда мелких подлостей. Как правило, совершается людьми слабыми, которые в открытую действовать бояться. А теперь представь себе: ты бежишь, спотыкаешься и падаешь у всех на глазах. Падаешь смешно, и все вокруг смеются. Так было?
        – Так.
        – Представил себе, что бы ты при этом почувствовал?
        – Да.
        – Ей было не только больно, но и стыдно. Она, наверное, даже заплакала.
        – Нет! Она била меня портфелем по голове!
        И тут же вспомнил, что в ее глазах и вправду стояли злые слезы.
        – Молодец девочка. Надеюсь, драться с ней ты не стал?
        Берендей покачал головой. Он не дрался с девчонками.
        – Послушай, – спросил он у Андрея, когда они вернулись в кухню и сели за стол, – неужели тебе нисколько не хотелось испытать себя?
        Андрей равнодушно пожал плечами.
        – Неужели ты, когда читал книги о поединках, не пытался представить себя на месте дуэлянтов?
        – Может, и представлял. Только это были честные дуэли, а не то, что у нас с тобой.
        – Да? По-моему, я предложил равные условия.
        – Ага! Сам сказал, что белке в глаз с тридцати метров попадаешь. А сам предложил двадцать. Ну, и в чем равенство?
        – Так я в белок из мелкашки стреляю, она нарезная. А из двустволки с десяти метров в человека попасть совсем несложно, раза в четыре легче, чем с двадцати. Так что было честно. Я не знал, будешь ли ты в меня стрелять, а ты не знал – буду ли в тебя стрелять я. Тебе было тяжелей только в одном: у тебя был первый выстрел.
        – Глупость это какая-то… – пробормотал Андрей.
        – Не знаю, – пожал плечами Берендей, – может, и глупость. Но ведь ни у тебя, ни у меня, скорей всего, уже никогда не будет такой возможности.
        – Ты что, жалеешь, что не убил меня? – вспылил Андрей. – Мог бы просто оставить меня медведю. Если я тебе так мешаю.
        – Да не мешаешь ты мне, – усмехнулся Берендей, – неужели ты еще не понял?
        Он поставил чайник и достал засохшие сушки.
        – У тебя завтра экзамен?
        – Откуда ты знаешь? – не понял Андрей, а потом сообразил и сник. – Да, в одиннадцать.
        – Я предлагаю тебе остаться до утра. Если честно, мне бы не очень хотелось сегодня еще раз встречаться с… медведем.
        – А он может там до сих пор нас караулить? – Андрей вжал голову в плечи.
        – Да запросто.
        – Боюсь, тогда мне придется воспользоваться твоим гостеприимством, – пробормотал он, – вот только мама с ума сойдет. От тебя нельзя позвонить?
        – Неа.
        – Жаль.
        – Действительно жаль, – буркнул себе под нос Берендей. – Ты есть не хочешь?
        Андрей покачал головой.
        – А я бы перекусил, – сказал Берендей и хотел открыть подпол, но тут увидел за окном свет фар: кто-то повернул с дороги к его дому. Он выглянул в окно, но машины не разглядел – дальний свет бил в глаза.
        – Кто-то приехал, – сообщил он Андрею и пошел на крыльцо.


        Фары погасли: не заезжая во двор, у изгороди остановился огромный джип. Мотор замолчал, и с водительского сиденья тяжело вывалился грузный, неуклюжий человек.
        «Ба, да это большой босс», – догадался Берендей. Вот с кем ему по-настоящему тяжело было бы говорить… Во-первых, большой босс почему-то провоцировал Берендея на грубость, а во-вторых, Берендей слишком жалел его, чтобы эти провокации ему не прощать.
        Скоробогатов молча подошел к крыльцу и так же молча пожал Берендею руку. Берендей кивнул, приглашая его войти.
        Он осунулся и похудел за эти пять дней. Подбородок подтянулся, щеки перестали свисать, а яркие и без того глаза стали глубже и нехорошо блестели, как у одержимого. Он уже не откидывался назад, а, наоборот, ссутулился и поник. Теперь его трудно было бы назвать большим боссом.
        Берендей жестом пригласил его за стол, и Скоробогатов не заставил себя упрашивать.
        – Я приехал убить медведя, – начал он без предисловий.
        Берендей вздохнул. Если бы это было так просто!
        – Я вас понимаю, – только и смог сказать он.
        – Боюсь, ты плохо меня понимаешь, – махнул рукой Скоробогатов. – Скажи, он вправду оборотень?
        – Не знаю… – Берендей замялся.
        Но тут некстати вмешался Андрей:
        – Да!
        – Так, – Скоробогатов слегка распрямил плечи и кивнул Берендею: – ты – молчи, ты все время врешь. Говори, пацан.
        Берендей смутился. Вообще-то он очень редко врал.
        – Я видел, как он превратился в медведя. Он голосовал на дороге, и я остановился. Он превратился в медведя и скинул мою машину в канаву.
        Скоробогатов повернулся к Берендею:
        – Ну? И дальше будешь врать?
        – Нет, – Берендей вздохнул.
        – У меня винтовка, с оптикой. Калибра 7,62. Хватит, как думаешь?
        Берендей усмехнулся бы, если б не ощущение предстоящей трагедии:
        – Он вчера вышел против шести карабинов этого калибра и двустволки двенадцатого калибра. И убил четверых.